За неделю до войны мы с мамой из Витебска приехали погостить
в Литву,
в Рокишки,
к маминым родителям. Сидим у
бабушки с дедушкой, и тут
звонит мамина сестра из Каунаса и приглашает к себе - 21
июня день рожденья ее мужа,
отпразднуем вместе, а 22
июня поедем в Палангу отдыхать, у мужа отпуск.
И мы за три дня до начала
войны уехали из Рокишков в Каунас.
Это нас и спасло. Из
Каунаса, насколько мне известно, ушел всего один эшелон с
эвакуированными – семьями работников НКГБ и НКВД, которых
разместили в товарном вагоне. Мы с мамой оказались там.
В Литве, больше знали об
отношении немцев к евреям – Литва
до 40-го года имела
прямую связь с Европой и всем
миром. Вильнюсский край,
отрезанный от Польши и перешедший к Литве, был населен
сплошь поляками и евреями. Были там и евреи, бежавшие из
гитлеровской Германии, так, что
информации хватало. Но когда началась война с СССР, не
многих эта информация волновала, настроение было такое, что даже
в нашем вагоне разговоры шли о том, что вот доедем до Вильнюса,
там переждем несколько дней, пока разобьют Германию, а потом
поедем прямо в Берлин. То есть,
никто поначалу не понимал, что предстоит
пережить.
Но так говорили в нашем вагоне только в самом начале,
пока ехали до Вильнюса. Я
спал, как может спать уставший
мальчик – пушками не разбудишь. А когда проснулся, то
увидел уже других людей –
перепуганных на смерть.
Оказывается, я проспал жуткую
бомбежку станции. Взрывы,
стрельба из пулеметов, рев
самолетов, и все это рядом с вагонами.
Сначала мы думали, что нас повезут в Москву, потом - в
Белоруссию. Мы ехали на восток,
неизвестно, куда. Наш поезд стоял подолгу,
пропуская военные составы -
на запад шли эшелоны с войсками, с
оружием. В вагоне нашем, в основном были
женщины и дети.
Сидели на длинной лавке
вдоль стен,
спали на полу, на тюфяках.
По дороге нас бомбили постоянно,
иногда мы убегали в поле, в лес, а когда возвращались,
видели простреленные вагоны.
Мне было 11 лет, мальчишка.
Как-то я
сделал из газеты хлопушку,
просто так, от скуки.
И хлопнул. Звук получился
неожиданно сильный – бум! И я помню,
как сидевшая напротив
женщина от страха
подскочила над скамейкой
сантиметров на двадцать.
Тетки осатанели, догнали меня и вздули,
как следует. Мама тоже
усердствовала – ей было неудобно за
меня. Я жутко обиделся, и решил:
все, убегаю
на фронт. На ближайшей
остановке вышел, сел на
идущий в западном направлении поезд
и поехал. Проехал несколько
станций, и стало
не по себе – один, есть нечего. Я
решил возвращаться, искать наш
поезд. И на какой-то
станции-таки нашел, забрался в
вагон и больше уже не убегал.
Наш путь закончился в Мордовии, на станции
Рузаевка, он продолжался 13 суток.
В Витебске мать работала
учительницей в железнодорожной
школе. А у железнодорожников
существовала своя система просвещения. Из Мордовии она
написала туда письмо,
получила ответ -
нас направили в Сибирь на станцию
Зима в железнодорожную
школу.
В эту школу мы пришли в один и тот же день. Мама -
преподавать
немецкий язык, а я –
в четвертый класс, учиться. Где-то
на второй, или на третьей перемене
стало известно, что я - "немкин"
сын. И мальчишки кричали:
"Немец! Немец!
Гитлер,
твою мать!" Я удивился и
сказал им, что я никакой не немец, я – еврей.
И в ответ получил: "А, жид!"
и пляски вокруг.
Три года я там прожил и считал, что кроме меня детей
еврейских на
станции Зима
нет.
Пока не было с нами отца, жили мы очень тяжело, первая зима
оказалась ужасной. Два вопроса
висели постоянно: что
поесть и чем топить? Мороз до 50
градусов доходил. Протопить хорошо можно было только углем, но
его не было. Дрова "выделяли" –
сваливали бревно во дворе, и что с
ним делать? Надо распилить, наколоть дров. Это была проблема.
Уборная на улице. Причем, зимой все ее содержимое замерзало
столбом, а весной – плыло...
Отцу, который тогда сидел в Сибири, разрешили переехать к
семье.
И вот однажды пришли к нам учителя,
я
помню их фамилию –
Цыпленковы, поговорили с
отцом и пригласили к ним домой, чтобы тот почитал им Книгу
Торы
на святом языке.
Отец, который в свое время закончил
хедер, пошел к этим людям.
Они оказались евреями, у них
был миньян, они молились.
Через много лет, после репатриации в Израиль, я узнал, что
станция Зима была основана субботниками и герами. Рассказал мне
об этом Марк Кипнис, историк, ныне главный
редактор Краткой Еврейской
Энциклопедии. А потом я
находил литературу
по этой теме. В 18-м веке
приехали в Сибирь украинцы, принявшие
иудаизм. У них были украинские фамилии
и еврейские имена.
Поселились они примерно в 300-х
километрах от
Иркутска, построили
синагогу, пекли мацу
и жили,
как евреи. И все эти
мальчики, мои одноклассники,
Юрченки, Данильченки, были
потомками этих геров, и,
по сути, такие же "жиды",
как и я. Хотя вряд ли они
это осознавали – советская власть
запретила религию, церкви и синагоги. Помню, мы с отцом
ходили в баню, я
тогда еще не понимал,
почему у одних мальчиков
пипка такая, а у других – другая. Только потом дошло:
многие из учившихся со мной
пацанов были обрезаны.
С антисемитизмом я сталкивался еще в Витебске, во дворе среди
детей. Единственный хороший период был в детдоме, на Украине,
куда я попал еще до войны – моих родителей посадили, когда мне
было ? лет. Из Витебска
человек пять пацанов, вроде меня, раскидали по разным
детприемникам. Я до сих пор помню адрес моего детдома,
замечательный адрес: Черниговская
область, Кравской р-н,
пристань Вишенки, хутор Черешенки. Электричества там не
было, сортир - в будке. В первый же вечер директор вызвал меня
познакомиться и стал расспрашивать про родителей. Я сказал ему,
что мои родители – враги народа.
Про себя-то я точно знал,
что я – не враг. Но родители – враги,
иначе бы их не посадили. И директор
мне посоветовал: "Ты
знаешь, когда ты придешь в отряд, не рассказывай, что
твои мама с папой сидят в лагерях.
Скажи, что они умерли".
Он снял камень с моей души, потому что каждый раз я
напрягался, когда разговор заходил о родителях, я должен был
как-то от них отстраниться, я ведь не враг народа, я-то наш,
я хороший мальчик. Директора детдома
звали Иосиф Наумович.
Антисемитизма в нашем детдоме не было.
А на станции Зима, основанной герами, был. Я
ощущал на каждом шагу: евреи - это
какие-то недочеловеки, что-то презренное - стыдно быть евреем. Я
дрался. Но во мне не было тогда никакого национального
самосознания. Я дрался не за еврейский народ. Я отстаивал свое
человеческое достоинство. Я бы точно так же дрался, если бы был
горбатым, и мне бы кричали "горбатый".
Оттуда я опять убегал на фронт - за драку меня исключили из
школы, мне шел тогда пятнадцатый год.
Кстати, автор "Бабьего яра",
Евгений Евтушенко, в своей "Автобиографии", напечатанной
в 1964 году во французском
еженедельнике "Экспресс", пишет, что он – пятое поколение
уроженцев станции Зима...
...В 45-м, после
возвращения из эвакуации мы с матерью поехали в Рокишки. Там
рассказали, что родителей ее,
стариков, убили сразу. То же
самое было бы и с нами, если бы мы не уехали тогда в Каунас.
Мать была дочерью коммуниста, а зять – "палач литовского
народа".
При нас пришел сосед Станкявичус, и привел с собой корову
деда и бабки – все, что осталось...
